Если заходит речь о великих поэтах прошлого столетия, то невозможно не упомянуть Иосифа Бродского. Непростой жизненный путь наложил отпечаток на творчество. Многогранная личность, человек, поневоле освоивший множество профессий. Его взрослая жизнь началась после 7 класса. Пришлось много работать. Но он всегда знал, что литературное творчество интересует его больше всего на свете.

Сам он утверждал, что написал первое произведение в 18 лет. Но исследователи находили более ранние стихотворные зарисовки. Поэт критически оценивал себя и свой труд. Видимо, ранние работы полноценными стихами не считал.

Описывая свою поэзию, Иосиф Бродский говорил, что его «главный интерес – природа времени». Лирический герой – он сам. Беспокойный странник, поочередно раздраженный и удивленный, возмущенный и раскаявшийся, воинственный и смирившийся. Его поэтическая позиция наблюдателя и слушателя, а не участника и говорящего. Сами стихи обладают ярко выраженной музыкальностью.

Стихотворение «Осень» датировано 1970 – 1971 годами. Это был тяжелый период в биографии поэта. Его преследовали, печатались обличительные статьи, ощущалось давление. Еще на Родине, но уже изгнанник. Недавно родился сын от любимой женщины, с которой он не мог быть вместе. Все эти переживания, сомнения, муки души нашли отражение в стихах.

Работу сложно отнести к пейзажной лирике. Автор не делится картинами природы: красотой желтеющей листвы, пронзительными криками улетающих птиц, чистым и прозрачным воздухом, предвкушением перемен в погоде. Напротив, переданы чувства, внутренние противоречия, тоска, боль лирического героя, которым является сам рассказчик. Стихотворение можно отнести к натурфилософской лирике.

Повествование делится на три части – три катрена. В первом катрене читатель знакомиться с осенью, представленной мрачным живым существом. А сам рассказчик, в отличии от мастеров пейзажной лирики, на встречу с погодой не спешит. Наоборот пишет, что время года «выгоняет» его из парка. Становится понятно, что герой бывал в парке каждый день, но с первыми холодами прекратил прогулки. Описанный период угнетает повествователя, «оплетает по рукам и портам». Ему неприятен звук осеннего грома, будто шаловливый подросток проводит палкой по кованой ограде.

Третий катрен отличается от первых двух более мрачным настроем. Автору больше не хочется петь о любви, но и пейзаж не вызывает радости, а лишь гармонирует с внутренней тоской. «Ледяные струи» дождя передают холод на улице и в душе поэта.

Передать палитру эмоций автору помогают средства художественной выразительности. Эпитеты: «шелудивый лист», «чугунные цветы», «громовая рулада», «старое горло», «оголтелая свора». Метафоры: «паутина дождя», «гармония струн», «теменем острия», «суглинок сверла». Чтобы усилить мрачное торжество момента Бродский использует омофоны: «оземь» (устаревшее слово в значении удариться о землю) и «озимь» (поздние посевы, зимующие под снегом).

Заканчивается стихотворение горькой фразой: «Я добыча твоя». Герой чувствует обреченность, смиряясь с собственной участью, повинуясь природе и событиям жизни.

Иосиф Александрович и ранее обращался к этой теме в произведениях: «Осенний крик ястреба», «Октябрьская песня», «1 сентября 1939 года», «осень в Норенской», «Осенний вечер в скромном городке». Но описанное стихотворение самое горькое, торжественно печальное. В нем сквозит обреченность, смирение с собственной тяжелой судьбой. После прочтения остаются противоречивые эмоции: восторг, грусть, тревога.

Источник: natworld.info

ОТРЫВОК (ОКТЯБРЬ — МЕСЯЦ ГРУСТИ И ПРОСТУД...)

Октябрь — месяц грусти и простуд,
а воробьи — пролетарьят пернатых —
захватывают в брошенных пенатах
скворечники, как Смольный институт.
И воронье, конечно, тут как тут.

Хотя вообще для птичьего ума
понятья нет страшнее, чем зима,
куда сильней страшится перелета
наш длинноносый северный Икар.
И потому пронзительное "карр!"
звучит для нас как песня патриота.
1967

Гордящемся присутствием на карте
(топограф был, наверное, в азарте
иль с дочкою судьи накоротке).

Уставшее от собственных причуд,
Пространство как бы скидывает бремя
величья, ограничиваясь тут
чертами Главной улицы; а Время
взирает с неким холодом в кости
на циферблат колониальной лавки,
в чьих недрах все, что мог произвести
наш мир: от телескопа до булавки.

Здесь есть кино, салуны, за углом
одно кафе с опущенною шторой,
кирпичный банк с распластанным орлом
и церковь, о наличии которой
и ею расставляемых сетей,
когда б не рядом с почтой, позабыли.
И если б здесь не делали детей,
то пастор бы крестил автомобили.

Здесь буйствуют кузнечики в тиши.
В шесть вечера, как вследствии атомной
войны, уже не встретишь ни души.
Луна вплывает, вписываясь в темный
квадрат окна, что твой Экклезиаст.
Лишь изредка несущийся куда-то
шикарный бьюик фарами обдаст
фигуру Неизвестного Солдата.

Здесь снится вам не женщина в трико,
а собственный ваш адрес на конверте.
Здесь утром, видя скисшим молоко,
молочник узнает о вашей смерти.
Здесь можно жить, забыв про календарь,
глотать свой бром, не выходить наружу
и в зеркало глядеться, как фонарь
глядится в высыхающую лужу.
1972

ОТРЫВОК (НОЯБРЬСКИМ ДНЕМ, КОГДА ЗАЩИЩЕНЫ...)
М. Б.

Ноябрьским днем, когда защищены
от ветра только голые деревья,
а все необнаженное дрожит,
я медленно бреду вдоль колоннады
дворца, чьи стекла чествуют закат
и голубей, слетевшихся гурьбою
к заполненным окурками весам
слепой богини.
Старые часы
показывают правильное время.
Вода бурлит, и облака над парком
не знают толком что им предпринять,
и пропускают по ошибке солнце.
1967

ОКТЯБРЬСКАЯ ПЕСНЯ
Чучело перепелки
стоит на каминной полке.
Старые часы, правильно стрекоча,
радуют ввечеру смятые перепонки.
Дерево за окном — пасмурная свеча.

Море четвертый день глухо гудит у дамбы.
Отложи свою книгу, возьми иглу;
штопай мое белье, не зажигая лампы:
от золота волос
светло в углу.
1971

ОСВОЕНИЕ КОСМОСА
Чердачное окно отворено.
Я выглянул в чердачное окно.
Мне подоконник врезался в живот.
Под облаками кувыркался голубь.
Над облаками синий небосвод
не потолок напоминал, а прорубь.

Светило солнце. Пахло резедой.
Наш флюгер верещал, как козодой.
Дом тень свою отбрасывал. Забор
не тень свою отбрасывал, а зебру,
что несколько уродовало двор.
Поодаль гумна оседали в землю.

Сосед-петух над клушей мельтешил.
А наш петух тоску свою глушил,
такое видя, в сильных кукареках.
Я сухо этой драмой пренебрег,
включил приемник "Родина" и лег.
И этот Вавилон на батарейках

донес, что в космос взвился человек.
А я лежал, не поднимая век,
и размышлял о мире многоликом.
Я рассуждал: зевай иль примечай,
но все равно о малом и великом
мы, если узнаём, то невзначай.
1966

Источник: matilda-i-ja.livejournal.com